Снег валил все гуще. Крупные белые хлопья заметали все, и даже громада собора казалась за этим пологом размытой словно величавый белый призрак, уходящий куда-то в непроглядную белизну. Воронов прошел между собором и Великокняжеской усыпальницей и остановился, глядя на расстилающуюся перед ним площадь. Обычная с виду площадь. Невидимые за сплошной пеленой снегой гаупвахта прямо за ней, Комендантский дом справа. Обычная с виду. Плясовая площадь. Многие уже и не знали - откуда она носит такое странное название. Он знал. Знал что некогда высился на этой площади столб для наказаний и широким кругом вокруг него земля была вымощена не булыжниками а заостренными колышками, густо вбитыми остриями вверх. Место наказания провинившихся солдат - которых привязывали к этому столбу. Кого впритык, кого - на веревке за стянутые руки. Босиком. И на острых этих колышках наказуемые дергались - и чем больше дергались - тем чаще и глубже вонзались в босые подошвы деревянные острия. Со стороны такая пляска могла показаться даже забавной, если не знать - чем она вызвана - и почему пляшет высоко поднимая ноги и корчась - человек у столба. Плясовая площадь.
Столба не было уже давно. После того как стали отдавать предпочтение шпицрутенам - его позабыли и убрали за ненадобностью. Воронов пошел было через площадь наискось, направляясь к комендантскому дому. Не смотри - предостерегающе взвыло подсознание.
Но наперекор ему он неожиданно свернул и пошел напрямик. К стене гаупвахты.
Сплошной белый ковер укрывал землю. Не так много времени прошло - но не осталось уже ничего - ни следов от солдатских сапог. Ни кровавой лужи растопившей снег у стены, ни страшной вмятины оставшейся от тела. Белый ковер. Он подошел ближе. Сапоги увязали в снегу до середины голенища. Бледная красноватая стена. Выбоины, выбоины, сколько же их тут. И широкий кровавый след на ней - от отброшенного назад, и соскользнувшего вбок тела.  А чуть повыше этой полосы - тонкие полоски, вытягивавшиеся в нескольких направлениях и заканчивавшихся мелкими точками капель. Брызги. Кровь, брызнувшая на стену еще до того как Корфа швырнуло назад. Немудрено. На таком расстоянии пуля из винтовки пробивает человека насквозь.
Воронов посмотрел себе под ноги, и по какому-то наитию вдруг подняв ногу переставил ее назад. В глубине оставленного им следа белизна снега окрашивалась алым. Он наступил на кровь присыпанную белыми хлопьями. Наступил на кровь.... Он стиснул зубы, закладывая руки за спину. Вот так вот. Доводилось нам с тобой, брат, бывать по колено в чужой крови. А теперь вот - под ногами оказалась твоя.
Он стоял неподвижно под белыми хлопьями присыпавшими непокрытую голову, оседавшими на плечах. Даже не вспомнил о том что оставил свою шинель на Даше, хотя в теплой комнате она не была нужна. Или она осталась в экипаже? Попросту забыл. Да и не важно - холода он не ощущал. Алое на белом. Стена..... Безенгийская стена - ад крови, снега и огня.
Мы разделили ледяную Стену на двоих. Почему же к этой проклятой кирпичной ты встал без меня? Это неправильно, брат. Неправильно.
Темные глаза ротмистра не отрываясь смотрели на кровавый след. В них не было ни горя ни страдания. Только мрачная, тяжелая решимость.
Несколько минут простоял он у стены - словно у могилы. А потом так же молча, с тем же каменным лицом повернул вправо и зашагал к Комендантскому дому.

Отредактировано Сергей Воронов (31-07-2015 18:27:09)

- Однако ты немногословен. - проворчал Скобелев, тщетно дожидавшийся пояснений.
Уголки плотно сжатых губ едва заметно дрогнули. "Тебя, Серж, даже смерть не заставит заткнуться".
Выходит может заставить. Только не моя собственная, а твоя.... твоя, брат.
Генерал помолчал. Чего уж было проще - распорядиться бросить задиру в карцер и отправиться по своим делам, но он медлил. Чудовищный саботаж казни, который устроил Никольский коссвенным образом позорил и его самого. И он с охотой отпустил бы офицера на все четыре стороны - тем паче что симпатии самого Скобелева в данной ситуации были на стороне казненного, но личные предпочтения одно - а служебный долг другое.
- Как чувствует себя вдова? - дурацкий вопрос. Как может чувствовать себя женщина на глазах у которой убили ее мужа. Ответ оказался так же сух, ровен и предсказуем.
- Плохо, генерал
Снова тупик. Время шло, пора была ехать. Но что-то в этой застывшей как статуя фигуре, и в мрачно блестевших темных глазах было такое, отчего старый генерал не хотел отмахнуться просто так.
- Слушай, сынок. Твой отец часто рассказывал о тебе в письмах. - наконец проговорил он - Знаю, вы были очень дружны с Корфом. И понимаю твою вспышку. Но самосуда в моей крепости не потерплю. Это ясно?
- Ясно, генерал
- Карцер тебе. На трое суток - чтобы охолонул. Никольский конечно совершил мерзейший поступок, но судить его не тебе. Понял?
Какое там понял. По каменному лицу бюста Петра Великого установленного между оконных ниш можно было прочесть больше чем по этой застывшей маске, но вот темная молния блеснувшая в неподвижном взгляде не сулила ни смирения ни послушания. Это как ни странно принесло какое-то мрачное удовлетворение Скобелеву. Он любил и ценил отважных людей, да и сам никогда не сносил безропотно то, с чем был несогласен, даже расплачиваясь за это подчас весьма дорого. И сейчас он хотел вывести этого молодого человека из его сжатого как пружина состояния, которое ощущалось даже на расстоянии и узнать его планы, но Воронов молчал.
Скобелев не выдержав ударил трехпалой ладонью по столу
- Говори черт возьми! Это приказ!
- Что говорить, генерал?
- Что на уме у тебя, говори!  И по-человечески говори! Я тебе, засранцу в отцы гожусь! И забудь про эти чертовы эполеты, еще раз услышу это твое "генерал" на каждом слове - отправлю под шпицрутены, так и знай, хотя не люблю я этого дела!
Воронов едва не улыбнулся, представив какие глаза будут у солдат. Многие ли решатся ударить по изуродованному телу, затянутому в сплошную корку шрамов полученных на войне и под пытками? Неплохая проверка - кто решится а кто нет - даже под угрозой самим получить наказание. Тень улыбки мелькнула и пропала, так и не родившись, и он ответил все так же ровно, безукоризненно почтительно, и лишь очень внимательное ухо уловило бы едва-едва заметные нотки иронии в спокойном голосе.
- Немного найдется в вашей крепости солдат которые осмелятся поднять на меня палку... генерал.

Отредактировано Сергей Воронов (01-08-2015 10:28:40)

Вот так вот.  Скобелев молча смотрел на застывшую фигуру Воронова пытаясь решить - что же с ним делать. Тот молчал, решив повидимому что сказал все что следует, и предоставляя ему право решать. Только вот не зря генерал повидал столько всего в жизни и прошел столько сражений. Он знал людей. И мог читать их, как открытую книгу. И в этой вот мрачной сдержанности, под которой ощущалась крепко взнузданная ярость - он видел что этот человек и вправду скорее позволит убить себя чем остановить или задержать. Действительно он сейчас явно не позволит взять себя под арест - окажет сопротивление и будет драться пока не рухнет мертвым.  Он знал про Воронова не только из писем старого графа, хотя и не сразу соотнес то что слышал из солдатских сплетен со знакомой фамилией, и вспомнил лишь когда ротмистр едва не улыбнулся когда ему пригрозили поркой.
- Что же за дело у тебя такое? - наконец спросил он.
Сергей перевел дыхание. Одному Богу ведомо - чего ему стоило удерживать на лице эту каменную маску и сохранять неподвижность, когда внутри его всего колотило.
- Я должен поговорить с Императором.
Вот тут Скобелев распахнул глаза от недоумения - и почти мгновенно соотнеся произошедшее на месте казни со словами самого Воронова - вскипел. Он шагнул вперед и прошипел ему в лицо:
- Чтооооо?!!! Никак Государю за друга своего отомстить вздумал? Да как ты только думать осмелился, щенок?! Да за такие мысли тебя четвертовать мало!!!! Это где же...
- Генерал! - не дослушав перебил Воронов на лице которого не дрогнул ни единый нерв, только вот потемнело оно, от медленного прилива крови к смуглой коже. - Я скорее себе горло перережу, чем трону или позволю кому-либо тронуть хоть волосок на голове Императора! Но я должен с ним поговорить. Сегодня. Сейчас.
Скобелев осекся словно с разбега налетев на каменную стену. В голосе молодого человека была такая непреоборимая сила убежденности что он моментально поверил ему.
Поговорить. С Императором. О чем? Глупый вопрос - разумеется об утренней казни. Раз этот парень - друг Корфа, да еще ближайший - несомненно знает подноготную. А может не знает? Да нет... скорее знает. Выходит этот одержимый собирается бросить Императору в лицо все что думает о "правосудии"? Бесшабашный, отчаянный, самоубийственный поступок, но.... Скобелев чуть заметно прикусил губы, давя неожиданную улыбку. Разве сам он не поступил так же когда вступился за солдат Семеновского полка? Только чудо спасло его тогда от Шлиссельбурга а то и от  эшафота. Ограничились лишь опалой и ссылкой - да и то потому что он был нужен престолу, что показал дальнейший призыв на службу.
- Хочешь сказать Императору о казни? И высказать все что о ней думаешь? Знаешь что после этого с тобой сделают?
- Это не имеет значения, генерал.

Колеса стучали по обледеневшему настилу моста. Воронов молча смотрел в окошко, на белую гладь Невы. В каком-то странном оцепенении он не сразу понял что Скобелев обращается к нему пока тот довольно настойчиво не тряхнул его за плечо.
- Ты что, сидя спишь?
Молодой человек вздрогнул и взглянул на своего спутника
- Простите, задумался.
- Говорю не промерзнешь ты? В одном мундире поди холодно - мороз-то на улице.
- Нет.... - холода он не ощущал, но воспользовавшись тем что генерал заговорил первым - Воронов все же задал вопрос мелькнувший в его голове, когда он еще стоял на крыльце Гостевого дома поджидая Волконского.
- Генерал... Владимира уже похоронили, верно? - он не хотел представлять себе этот грубо сколоченный гроб с щелями, но тем не менее стремился узнать. Узнать все - до деталей. Как выкопают яму в промерзшей земле. Как положат в гроб простреленное, окровавленное тело. Как задвинут доску над лицом его друга. Как опустят в темноту. Как простучат мерзлые комья по тонкой крышке. Как разровняют землю и уйдут, закинув за плечи лопаты солдаты-могильщики. Ворча и дуя на ладони от холода, мечтая о горячем чае и стопочке самогона. С какой-то безжалостной ясностью он хотел знать! До последней детали. Отпечатать в своей памяти и не забывать никогда. 
Но ответ Скобелева застал его врасплох
- Нет. - с явной неохотой ответил тот, отводя глаза. - Теперь у нас не сразу хоронят.
- Почему? Неужели отпевают? - Корф никогда не был религиозен, и сам факт того что по нему будет или нет проведена служба никогда его не волновал, это Сергей знал точно, но все же каков нонсенс! Неужели в механизме этой машины перемалывающей судьбы и жизни проснулось что-то человеческое.
- Нет. - Скобелев скривился - С полгода назад предписание вышло. Из Медико-хирургической Академии, с резолюцией Его Величества. Там какой-то умник объявился - вот твой ровесник почти, или несколькими годами постарше. Сопляк еще, а уже профессор. Настоящий охотник за трупами. Из всех тюрем и больниц - тела на которые не предъявляют или не могут предъявить свои права родственники - подлежат этой.... как ее... - он защелкал пальцами пытаясь вспомнить слово -"тыпси"? Нет - "топси"? Черт, не помню.... - он передернулся и поглядел на окаменевшее в момент лицо Воронова - Короче похоронят его не сразу. Этот кишкодер его вскрывать и исследовать будет. Говорят это нужно чтобы живых лечить. Как же можно изучая мертвых лечить живых - не пойму...
Скобелев еще что-то говорил, но Воронов его уже не слышал. От усталости ли, бессонницы или голода, от сжатой в пружину ли души или от отравившей сердце горечи вдруг заполз в уши ледяной белый туман,  заставив его откинуться на спинку сиденья и судорожно вздохнуть, чтобы ощутить реальный мир вокруг себя. Тыпси-топси... Аутопсия, вот как это называлось... Он это знал. Наслушался за свое двухмесячное пребывание в Пятигорском госпитале, где располагалась и малая учебная кафедра
Господи, Корф.... выходит даже в могиле не найдешь ты покоя. Мало того что изрешетили... так еще и в гроб положат лишь то - что останется от тебя после того как этот "кишкодер" закончит свои опыты. Господи... Хорошо твоя жена никогда об этом не узнает.
Самому ему эта мысль далась хоть и не сразу, но не с таким трудом, как большинству его современников. Слишком часто видел он непогребенные или вновь вывороченные из земли трупы. Да и что будет с его собственным телом после смерти - его не слишком заботило, да и Корфу - он знал - это было бы наверное не слишком важно. Но все же.... Мысль о том что пробитую пулей и штыком грудь - вскроет хищно блестящий скальпель, что сердце отмерявшее часы и дни жизни его друга, сердце хранившее любовь и дружбу - будет вынуто и помещено в стеклянную банку, что острое лезвие сделает надрез по линии волос, откинет скальп, пила взрежет череп и чьи-то руки вынут мозг.... и что кто-то будет спокойным голосом отмерять - количество крови оставшееся в теле и сопоставлять его с количеством ран, высчитывая коэффициент кровопотери - и то, что было живым потоком, хлещущим из дымящихся на морозе ран - коричневыми сгустками будут брезгливо отряхивать на пол, и занимаясь своим делом будут разговаривать о чем-то..... при этих мыслях он невольно протер лоб ладонью, чтобы сохранить ясность сознания. Что ж. Это тоже надо учесть. Запомнить и сохранить. В деталях. Не отворачивайся! Представляй, вслушивайся и помни! Помни!
- Что ж. - едва шевеля губами отозвался он, и поразился тому как сухо и холодно звучит его собственный голос, тогда как душу все более и более скручивало в тугой, безнадежный узел, разорвать который можно будет наверное лишь способом Александра Великого - Думаю Корфу все равно кто будет копаться в его теле. Червь ученый или червь могильный.
Скобелев вздрогнул от его тона, и бросил на Воронова проницательный взгляд. Но ничего не увидел. Жесткие, словно высеченные из гранита черты лица были неподвижны, а темные глаза невидяще смотрели в окно.
Экипаж катил по Дворцовой Набережной.

Отредактировано Сергей Воронов (01-08-2015 23:27:34)

Все это время- и дорога до императорского кабинета, и ожидание - прошло для Воронова в какой-то глухой тишине, словно мир вокруг был окутан толстым слоем ваты. Все не имело значения, ничто не было важно, он сейчас походил на хорошую скаковую лошадь ожидающую лишь тычка в бок, чтобы рвануться с места, и помимо этого тычка - ничто в мире не существовало. И даже на слова Скобелева он ответил как-то машинально, скорее угадав, нежели услышав их.
А вот слова Иванченкова и были тем самым тычком которого он ждал. Сергей направился было к двери кабинета, но остановился как вкопанный, услышав распоряжение адъютанта.
- При мне лишь сабля.
Так оно и было. В мундире действующей армии, стянутом черной портупеей, на котором знаками отличия были лишь эполеты и нашивки на обшлагах рукавов, обозначавшие чин и род войск, без орденов, но с саблей в потертых, исцарапанных ножнах у бедра, он проходя по коридорам Зимнего среди раздушенной толпы штатских, и военных увешанных словно новогодние елки казался со стороны какой-то серой безликой тенью, и сейчас на фоне разряженного адъютанта щеголявшего парой крестов святой Анны - выглядел в глазах последнего не слишком уважаемой персоной. Но требование сдать боевой клинок было для Воронова совершеннейшим нонсенсом.

- Что? - Воронов сощурился и шагнув к напыжившемуся адъютантику постучал себя пальцами по эполету - Поручик, я обер-офицер действующей армии, если вы этого еще не заметили. Желаете отобрать у меня клинок силой?
Скобелев, уже открывший было дверь чтобы выйти из приемной обернулся, и едва не хмыкнул при виде этой сцены -
- Он имеет на это право, сынок. Давно ли ты при должности с таким-то знанием уставов?
Иванченков открывший было рот, чтобы поспорить - вновь закрыл его и нахмурившись отошел от двери, ведущей в кабинет. Ну почему, почему ему, ЕМУ! Адъютанту самого Государя! Приходится проглатывать собственное распоряжение? Лишь потому что эти двое - оба повыше рангом? Непростительно и несправедливо! Ведь служба при Императоре уж всяко выше их чертовых нашивок! Надо бы похлопотать о повышении. Или... или нет, лучше еще одну ленточку. Пусть хоть опять Анну - чем больше тем лучше, какая разница - какая именно. А еще лучше - и то и другое. 
Воронов же прошел мимо, словно его и вовсе уже не существовало в природе, и войдя в кабинет остановился резко склонив голову в коротком, на военный манер поклоне.
- Ваше Величество. Благодарю что изволили принять меня.

Ну, вот оно. Странно, но вот так, стоя лицом к лицу с Государем - службе которому была посвящена вся жизнь - сделать решительный шаг оказалось куда труднее чем поднять истерзанные, издерганные остатки роты на последний прорыв у Безенгийской Стены. Воронов видел Государя и раньше. Впервые - когда отец взял его, еще мальчишку -кадета с собой ко двору на ежегодный прием посвященный битве при Бородине. Позже - когда Император принимал присягу у юношей, закончивших Корпус. Всех, скопом. Странный подъем духа, охвативший тогда почти всех - увлек и его, окончившего Корпус без звания - в отличие от своих сокурсников. Увлек так, что с той поры все остальное отошло на второй план. И семья, и друзья, и даже музыка. Главенствующей целью и единственным жизненным путем который он с тех пор признавал - была служба. Служба трону и Государю, служба империи и стране. Была и еще пара встреч - но вот так, один на один - беседовать не доводилось никогда. И пожалуй сейчас ему требовалось куда больше мужества чем на Крестовом перевале или на отрогах Казбека. Он медленно выдохнул, ощущая как сковало неожиданным напряжением спину и плечи и - словно прыгая в пропасть - разом, коротко, не позволяя никаких двусмысленностей или колебаний - произнес
- Ваше Величество. Я имею честь ходатайствовать о помиловании для Владимира Корфа.

Как ни странно, вспышка гнева, которую явно продемонстрировало движение Императора, хотя Воронов не смог бы прочесть этого по его лицу вдруг расставила все по своим местам. Неожиданно ему стало легко, и холодная собранность присущая десяткам боев и бесчисленному множеству стычек овладела всем его существом, словно бы бросая его навстречу этому гневу с тем же чувством, что и тогда, на Кавказе. Отстраненным от страха или колебаний, отстраненным от самого себя - с ясным осознанием лишь поставленной перед собой цели.
- С той стати, что он невиновен в возведенных на него обвинениях, Ваше Величество. - ясный, ровный голос - ему ли он принадлежал? Повидимому ему, раз в кабинете больше не было ни души. Язык не повернулся сказать "был невиновен". Говорить о мертвом как о живом - что может быть абсурднее? Но для Воронова дело обстояло по-другому. Потому что он пытался отстоять сейчас не жизнь своего друга, а нечто гораздо бОльшее. Он не отводил взгляда от налившихся кровью глаз Императора и  добавил не отводя глаз.
- Ваше Величество, я осознаю что допускаю сейчас почти преступление, разговаривая с вами в подобном тоне. Вы вольны сию же секунду выставить меня вон, не говоря о бОльшем, но умоляю вас - прежде выслушайте меня! Речь идет о вещах куда важнее нежели просто жизнь или смерть.

Воронов перевел дыхание сквозь сжатые зубы. Три минуты. Что ж, меньше чем требовалось, но больше чем позволял рассчитывать здравый смысл.
Он заложил руки за спину, и только сейчас понял - насколько символичен этот, такой привычный жест - ведь вколоченная многими годами офицерская выправка и всегда, постоянно выпрямленная спина не нуждалась в такой вот коррекции. А вот... оказывается смысл все же был...
Почему вы все еще не в тюрьме.
Нет.
Заточить себя я не дам.
- Ваше Величество - заговорил он не задумываясь - Доводилось ли вам слышать о том что друг - это не тот кто поддакивает каждому вашему слову или жесту, а тот, кто защищая интересы друга перед целым миром, наедине же не побоится сказать "ты неправ" и объяснить почему. Королям и Императорам не положено иметь друзей, и вас похоже тоже окружают лишь льстецы, карьеристы и трусы, раз предпочитают роль слепоглухонемых. Раз не нашлось ни одного человека настолько преданного вам, что не считаясь с собственными интересами скажет правду. - несмотря на всю сдержанность Воронова в спокойном голосе - нет-нет, да вызванивал металл - Ваше Величество, я пришел сказать вам - Вы неправы, Государь! Вы свершили неправедный суд, и хорошо это знаете! Всю огромную, бесконечную власть самодержца, властителя Империи вы направили на удовлетворение личной мести и не просто уничтожили человека, который был всецело верен вам - но и опозорили его. Но, Ваше Величество - куда больший позор вы навлекли на самого себя!!! Желая опорочить Корфа вы опорочили собственную честь, и посеяли семена которые в будущем неминуемо ославят ваше имя а возможно - и навлекут на вас беду.

Пальцы сплетенные в замок за спиной сжались добела от повисшей тишины. Воронов даже дышать перестал, когда пальцы Императора сомкнулись на колокольчике.
Уже? Черт возьми, рано... слишком рано....
Он не боялся. Страха не было, даже тени его. Сейчас это был бой - его бой, его битва которую он должен был либо выиграть, либо умереть.
Еще там, на крыльце Гостевого дома решив это для себя - он отодвинул в сторону все - и чувство самосохранения, и мысли об Анне, об отце, все это было там, за гранью которую он перешел. А теперь - теперь было сражение, только вместо объятого пожаром гарнизона был роскошный кабинет Императора, вместо клинка - слова, а вместо десятков появлявшихся из огня и дыма фигур с закрытыми лицами - перед ним стоял лишь один человек. Человек, в службе которому была вся жизнь, весь ее смысл, в беззаветной вере в которого заключалось альфа и омега всего его служения - бывшего главной целью его существования. И теперь, когда эта вера дала трещину, когда зашатался в самых основах весь его мир, ему нечего было терять и нечего бояться. Либо этот колосс восстановит его веру в себя - либо пусть рухнет все мироздание, потому что дальнейшего существования с подорванной верой и разрушенной целью он себе не мыслил.
Но колокольчик полетел на пол и Сергей перевел дыхание, сжимая пальцы и готовясь к новой атаке, со знакомым отстраненным холодом пузырившимся по венам словно ледяное шампанское, от которого дыбом поднимались волоски на руке и пробегали мурашки по основанию шеи - азартом и безумием схватки в котором не оставалось место ничему иному.
- Ваше Величество, мне нет причин уважать ваших советников и приближенных, если они не озаботились предостеречь вас от страшной ошибки, которые боясь за собственные шкуры позволили вам запятнать собственную честь! - не отводя взгляда от ледяных искр в глазах Императора Воронов хлестнул этой фразой, словно кнутом, говоря как равный с равным, с единовластным повелителем величайшей страны в мире. Это и вправду было бесстрашие, граничившее с безумием, с самоубийством, но это его уже не могло остановить. Единственное чего он боялся - что не успеет договорить, не успеет сказать всего что должен, должен был сказать! - Повторяю, вас окружают льстецы и трусы, Государь! Но я этого не позволю, потому что честь Императора - это честь всего российского дворянства. Смерть Корфа опозорит вас, и вы это знаете! Если вы хотели избавиться от соперника, наказать человека который посмел увести у вас - пусть и ненужную вам более женщину - вы могли просто подослать к нему убийцу, да хоть по примеру Нерона приказать ему "Умри!" и клянусь честью - это было бы сделано! Но вы предпочли опозорить его, ему приписали вымышленное обвинение в которое не поверит никто из тех кто знал его, никто из тех кто знал о вашей связи с его женой - иначе говоря - весь Петербург и половина Империи, потому что изо рта в ухо слухи расползаются быстрее чем растекалась его кровь сегодня по снегу на Плясовой. О вымышленном обвинении забудут, но об этой скандальной истории будут помнить, потому что нет для праздных сплетников более лакомого кусочка чем подобный скандал. Он разрастется как снежный ком, обрастет пикантными подробностями, а более всего - эта казнь, казнь превратившаяся в убийство! Вы ведь знаете о том что случилось во время казни, ведь верно?! Это тоже припишут вам, и знаете почему?

Гнев Императора и вправду был ужасен. И даже не тем что всесильный самодержец мог одним взмахом руки изничтожить того, кто неосторожно посмел разозлить его - нет. А тем, что что каждый шаг, каждое слово - рушило окончательно и без того уже зашатавшееся в своих основах мироздание. Принятое решение казалось уже овеществленным, в этом не было сомнений. Эту битву ему не выиграть, а значит выход существовал лишь один. Но вот Воронов не умел бояться. И вместо страха им все больше и больше овладевало холодное, отстраненное, отчаянное возбуждение - возбуждение последней схваткой в своей жизни, то, которое побуждает драться насмерть не для того чтобы победить, а для того чтобы прихватить с собой как можно больше врагов. И теперь, когда врагами для него стали слова и барьеры которыми закрывался Император - надо  было разбить их, разнести, пробиться вперед - к тому человеку в которого он все еще верил, который существовал где-то! Ведь должен существовать, ведь не может же быть, чтобы все оказалось настолько, настолько бессмысленным и бесполезным за эти годы!  Сердце колотилось словно у летящей птицы, адреналин кипел в крови натягивая точно струны каждый нерв, каждую жилу, но если в рукопашных схватках бушующий внутри ледяной огонь находил себе выход - в свисте пуль, в движении, в пронизывающем движении клинка и шлейфе брызг который он оставлял за собой, в упоении сражением безотносительно результата - то сейчас, стоя неподвижно, точно гранитное изваяние Воронов чувствовал как сердце буквально готово разорвать тесную клетку в которую заключено, как стучит в висках и до онемения сжимаются пальцы стиснутые до белизны. Пролетевшая чернильница заставила его вздрогнуть, но слова Императора о Никольском прошли словно бы мимо сознания. Все это будет потом. Или не будет.
Разумный человек возможно воспользовался бы этой неожиданной спокойной ноткой в разговоре, тем, что Император сам перевел разговор на некое третье лицо, постарался бы выйти из ситуации тем, что обратил бы гнев на этого третьего...
Только вот Воронова сейчас трудно было счесть разумным человеком. Да и не только сейчас....
- Ваше Величество.... Правду! Мы оба знаем - какова цена этой угрозе. Этой измене! - со все возрастающим нажимом в голосе произнес он, не отвечая на вопрос - Провокация... жестокая, провокация и - да простит меня Бог - недостойная вас, Императора! Я не хочу, не могу, слышите, не могу даже думать о том, что она могла быть намеренной!!! Меня не было в Петербурге, но даже я, проведя в столице лишь пару часов уже услышал о том, каким фарсом обернулся суд! Лжесвидетельство объяснившее арест, провокация вырвавшая у него слова угрозы, я не хотел, не мог поверить своим ушам, Государь!!!- он задохнулся - слова словно жгли ему горло и он торопился, торопился высказать то что должен был - до того как Император кликнет людей и тогда... - Этот суд, этот позорный приговор, он опорочил имя человека служившего вам не за страх а за совесть, человека в преданности которого мог не сомневаться даже слепой и глухой, но, Ваше Величество - этот приговор, и особенно казнь - повторяю - позорят и вас!!! Лживое обвинение, лживые свидетели, вырванные провокацией угрозы - и в довершение произошедшего - казнь, превратившаяся в убийство! Вы говорите о Никольском - да хоть четвертуйте его, хоть разорвите в клочки - вы не отмените того, что он сделал! Убил Владимира, наполнил кошмаром жизнь его жены, и к тому же - бросил тень и на ваше имя, Государь, на ваше имя! Неужели вы не догадываетесь почему!?

Воронов перевел дыхание, с усилием заставив себя сбавить тон. Это было непросто, и неожиданное спокойствие Императора оказало на него то же воздействие какое ощущаешь изо всей силы наваливаясь на дверь, которая вдруг распахивается.
- Вы приказали арестовать Корфа оттого что он посмел жениться на вашей любовнице. Об этом будет судачить весь Петербург, и никто не вспомнит об этом Головине и этих смехотворных "социалистических настроениях".  Вы приговорили его к смерти за внезапно возникшую из ниоткуда угрозу в ваш адрес. И вдруг - никому неизвестный офицерик - обычный смотритель крепости - вдруг набирается смелости саботировать казнь? Обойти Скобелева - само по себе действие самоубийственное, на такое не просто решиться. Но он это делает - для того чтобы командовать расстрелом самому! Более того, устраивает так, жену Корфа пропускают на казнь - зачем?! Добивает и без того уже изрешеченного пулями человека - и как! Не пулей в голову, как подсказало бы милосердие, а штыком в грудь! Это не казнь, Государь! Это убийство! - как ни силился он говорить спокойно - душа его, леденела от собственных слов, ибо - хотя он, единственный кроме самого Никольского знал истинную причину произошедшего, и знал что хоть в этом-то Император не виноват, но прекрасно понимал что останься все как есть - и его слова станут пророческими, что все так и будет! - Это убийство из мести, из мести и ненависти. Причем не только ему - но еще и его жене. На такое могла решиться лишь смертельная, непреоборимая ненависть - и -что бы не сказал Никольский в оправдание своего поступка, да пусть хоть обвинит Корфа в том что тот убил его родного брата, а Дарью Михайловну в том что она отравила еще кого-то из его родни - Ваше Величество - неужели вы полагаете что в это поверят! В свете предыдущего скандала, в свете того как петербургские сплетники любят чесать языки - Государь, они решат что Никольский действовал по вашему наущению! Кто еще мог испытывать к ним обоим столь ярую ненависть, и так пылать жаждой мести, чтобы не побояться последствий?! Объяснения его и оправдания - сочтут лживыми как были лживы и показания Головина. Отправите вы его на эшафот - решат что вы попросту избавляетесь от ненужного более исполнителя вашей воли. Так будет, Ваше Величество! Все - от последнего солдата в крепости - и до ваших придворных - жизнью поручусь - рано или поздно услышат слухи о том что произошло на казни. Преувеличенные, дополненные, приукрашенные - и решат что это вы отомстили так своей бывшей любовнице - убив ее мужа на ее глазах.  Можно заткнуть рот дворянину отправив его в Шлиссельбург или на эшафот, но попробуйте заткнуть три десятка солдатских глоток, которые - голову даю на отсечение - уже много кому успели порассказать о том, что последним криком Корфа было "Уведите отсюда мою жену", о том, как скрежетнуло о камни острие штыка, насквозь пробившее ему грудь, как потеряла сознание Дарья Михайловна над его трупом - женщина, видевшая эту расправу от первого до последнего мгновения. Нигде слухи не распространяются так быстро как в армии. Вы отправили Корфа на смерть представив его как государственного преступника - но он умер не как преступник а как мученик! Страшнее всех кар земных и небесных для этой женщины было то, что она увидела. Государь - вас многие за глаза называют Николай Палкин. Как же назовут вас теперь?!

Похоже Императора вовсе не озаботила вероятность быть обвиненным в столь жестокой интриге - и это был удар не слабее того, что он получил, услышав от Волконского о предложениях царя Даше и о провокации устроенной Корфу. Руки стиснутые в замок за спиной разжались и опустились - Воронов смотрел на Императора словно видел перед собой нечто настолько жуткое, что не имел сил даже отвести взгляд. Разговор вновь вернулся к тому с чего начался. Похоже он бился в непробиваемую броню Императора словно муха об стекло. Угрозы Императора стали куда как вещественнее когда он потянулся за колокольчиком, только его это не волновало.
- Я описал вам лишь то, чему сам был свидетелем. - медленно, словно с трудом выговаривая слова, ответил он. - Получив известие об аресте Корфа я примчался сюда, за три дня преодолел расстояние от Кракова до Петербурга, но не мог поверить, что все кончится вот так. Но увидел я лишь расстрел, и всю эту позорную сцену... Бог с ней, с казнью - кому как не мне знать, как мало ценил Корф свою жизнь. Но то что к ней привело, и что за ней последует, то, что имя моего друга опозорено - незаслуженным и несправедливым образом, что его оболгали и выставили предателем, а более всего - ваша роль во всем этом деле - вот то, с чем я не могу и не стану мириться, Ваше Величество! - Сергей судорожно перевел дыхание и выпрямился, глядя на Императора засверкавшими глазами. Голос его вновь окреп и зазвенел металлом - твердый, резкий, бесконечно уверенный в собственной правоте - Вы спрашиваете чего я добиваюсь? Я сказал об этом едва вошел сюда. Я добиваюсь помилования для Корфа, пусть посмертного! Его вдове это принесет мало утешения, но Корф всегда дорожил честью своего имени куда больше чем жизнью, и я не могу допустить чтобы оно было обесчещено, обесчещено незаслуженно!!! Это мой долг - перед другом, перед самим собой, и черт возьми даже перед вами, Ваше Величество!!! Если вы оставите все как есть - ваше собственное имя будет запятнано не меньше - репутацией Императора не погнушавшегося провокацией и ложью для сведения личных счетов! Я прошу чтобы вы доказали что это не так, Государь, чтобы вы обелили собственную честь и исправили хотя бы отчасти эту страшную ошибку. Вам не поднять Владимира из могилы, я знаю, но там, за гранью он обретет покой, зная что его имя очищено от позора, что его дети не будут носить клеймо детей преступника, что его сыновья будут с гордостью носить его фамилию, и станут служить престолу с той же самоотверженностью и преданностью что и он сам! Я требую полной реабилитации, признания его невиновности, признания его жертвой судебной ошибки и лжесвидетельства. Я добиваюсь правды, Государь!!!
Последние слова повисли в воздухе и Воронов только сейчас заметил что почти выкрикнул их. Словно натянутая на-разрыв струна он не отводил взгляда от собеседника и  не знал - на сколько еще хватит терпения самодержца и когда наступит секунда при которой придется сказать себе "я проиграл"....

Воронов медленно перевел дыхание. Неужели... он был готов к последней, отчаянной схватке - и тут внезапно противник разворачивает ряды в обратном направлении? Неужели...
Он боялся поверить собственным ушам. Значит ли это что...
- Приказывайте, Ваше Величество - просто ответил он - Я осознаю, что вел себя недопустимым образом, но не сожалею ни об одном сказанном слове. И готов расплатиться за это.

Воронов вздрогнул и побледнел как мертвец. Он едва не пошатнулся, почти физически ощутив удар под сердце - да такой что оно замерло, оборвав дыхание.
Ссылка?! Разжалование?!!!" Отчисление из армии?!!!!!
Это было хуже чем немедленная отсылка на Кавказ, хуже чем смерть, хуже чем все, что он только мог себе представить....
Заговорить он смог не сразу, но когда смог - сам не узнал своего внезапно охрипшего, словно бы неживого голоса, через силу выговаривая едва ли не по слогам.
- Подписывайте... указ... Государь....
Лицо молодого человека, застывшего как статуя казалось собственной посмертной маской - неподвижной, бесстрастной... мертвой.

Отредактировано Сергей Воронов (07-08-2015 16:01:14)

"Неужели служба так важна.... "
Да важнее не было ничего в жизни. Служба была и целью и смыслом, армия - стала первой семьей, отодвинув на второе место и отца и сестру, служение трону было все что он признавал и чему посвятил всего себя без остатка. Невольно вспомнились разговоры с Анной, разговоры в которых он готов был отказать себе в праве на любовь - из-за того что жизнь посвящена службе, отодвигал ее от себя, разубеждал, не допуская даже тени мысли для себя что можно отказаться от службы ради любимой девушки ... Анна, даже Анна - невероятное, светлое, солнечное чудо каким-то образом сумевшее растопить его заледеневшее сердце, сорвать с него оковы, вывернуть душу наизнанку и заполнить ее нежностью - даже от нее он готов был отказаться, понимая что девушке будет непросто смириться с его службой, с его вечными отлучками, с постоянным риском... Готов был отказаться даже от нее! Но не допустил даже тени мысли о том, что надо бы наоборот...
Только вот сказать все это сейчас он не мог. Не хватало ни дыхания, ни слов, ни....
Нет.
Если сказать все это сейчас - Император может отказать в просьбе. Если сочтет что строптивый ротмистр отказывается повиноваться, что отказывается нести наказание, что продолжает качать права - он может отказать! Что тогда будет смысла во всем этом, если имя Корфа не будет реабилитировано? Он потеряет все, не добившись ничего....
Нет.....
Все потом... потом...
- Подписывайте указ... Ваше Величество. - медленно, но без малейших колебаний повторил он и сам не заметил как легла на эфес сабли искалеченная рука, впившись пальцами в рифленую рукоять. - Верните Корфу его доброе имя.

Когда будете уходить....
Уходить?
Нет!
Рука крепче сжалась на рукояти сабли. Лицо Воронова походило на алебастровую маску, лишь глаза неподвижно устремленные на лист белой бумаги, на котором должен был быть написан его приговор казались черными провалами ведущими в никуда.
- Ты не в том положении, граф чтобы дерзить. Слушай меня. Ты мужчина. Мы умеем ценить таких как ты. Переходи к нам. Тебе все простят. И женщин которых ты сделал вдовами. И детей которые по твоей вине потеряли отцов.
-Ты шутишь?
- Нет. Подумай, Ворон. Мы умеем ценить настоящее мужество Я предлагаю тебе жизнь. Жизнь среди нас, жизнь в почете.
- Жизнь предателя хочешь ты сказать? Я солдат, Саид, офицер моей страны и моего государя. И умру как офицер и дворянин, а не как предатель. Не тычь мне в лицо покойниками, я выполнял свой долг как умел. И видимо выполнял хорошо раз вы так меня возненавидели.
- Ты умрешь как собака. А твою голову мы насадим на шест и ворон будет пугать ворон в наших огородах. Твои же собратья выклюют тебе глаза. "
- Суна и бен д'а ца хета....  На твоем месте я бы поостерегся использовать мою голову вместо чучела. На такое пугало слетятся тысячи воронов . Признают своего. И от твоего огорода ничего не останется.
- В последний раз граф. Это твой последний шанс - потом мы будем говорить по-другому
- На каком языке мне сказать чтобы ты понял? Нет! Вац Са'ид..... т'ех йорах ю.... 
- Мне жаль...
Смрад. Удушливый смрад собственной горелой, разорванной плоти. Красное, каленое острие крюка... четырехгранные болты приколотившие его к кресту...
- Отрекайся, Ворон!
Синее небо сквозь облака порохового дыма. Грохот, стоны, крики... тяжесть клинка в руке - даже витой шнур которым обмотана рукоять промок от крови... шлейф алых брызг.... огонь.... 
- Не отступать! Не отступать чертовы куклы!
Ледяной колосс сверкающий под безжалостным зимним солнцем. Голод, голод до отупения, до полубесчувствия... долгие месяцы...
Отвратительный вкус вареной упряжки...
Алое на белом. Огонь и кровь Стены... Костер на перевале.
Сизо-пурпурная бугристая змея обвившая сапог. Всего лишь петля кишки, вывалившаяся из чьего-то развороченного живота.
- Отрекайся, Ворон!
- Ты у меня увидишь, сучий потрох, как умирает мужчина и офицер!
Тысячеголосый рев усиленный горным эхом. Снежная шапка - подламывающаяся на глазах и белый грохот окутывающий все на свете в круговерти разбуженной лавины.
Ненависть на лицах - острых, сухих, смуглокожих...
Стук копыт по самому краю обрыва над Тереком, свист ветра в ушах, шум из темной глубины
Колкие льдинки в воде. Какой же она была вкусной....
Ледяным ударом - ведро воды в лицо, выдергивающее из беспамятства в дымный чад пропахший кровью и гарью....
- Отрекайся, Ворон!
Он не проронил ни слова, застыв в неподвижности и ожидая. Ожидая движения пера. Каждого слова, каждой буквы которые будет выводить рука того, за кого было все это... и многое другое...
Да, он мог многое сказать. И знал, что скажет... Но не сейчас. Он обещал заплатить, и принять кару.
Принять.
Но не более...

Отредактировано Сергей Воронов (07-08-2015 23:24:32)

Ну вот оно... Говори!
Но говорить было трудно. Так трудно что Воронов едва заставил себя разжать зубы. С невеселой иронией мелькнуло в уме "Да уж, Корф бы не поверил что настанет день, когда мне трудно будет заговорить.... Тебя, Серж, даже смерть не заставит заткнуться.... Ничего, брат. Скоро посмеемся вместе над всем этим. Над всем.... "
- Я служил вам всю жизнь, Ваше Величество - негромко проговорил он наконец, выговаривая слова медленно, через силу -  Я пять лет без тени сожаления отправлял на смерть сотни людей, хоронил друзей, проливал реки крови, и видел как с кличем "За Государя и Отечество" погибали и побеждали те, кто жил и дышал тем же что и я сам - служением, служением Империи, служением Вам... Я прошел сквозь ад... ад о котором не знает полностью ни одна живая душа... и по ту сторону жизни хранил вам верность, потому что без нее не мыслима была жизнь. .- голос оборвался, Сергей с силой сжал кулаки, вжимая ногти в ладони, чтобы заставить себя продолжать, продолжать твердо и спокойно. Хотя охрипший, отстраненный голос казался чужим. -  Я примчался сюда, потому что не мог поверить и принять то, что Государь - ради которого убивали и умирали... ради которого мальчишки превращались в стариков а здоровые в калек - что этот Государь повел себя как ревнивый тиран, убив и опозорив верного ему человека... Это было страшнее чем смерть друга. Это пошатнуло все, во что я верил и чему служил. Но... вы выслушали. Не многие способны были бы выслушать правду. Не многие сумели бы перешагнуть через собственную гордость и восстановить попранную ими же справедливость. Вы это сделали. Благодарю вас, Ваше Величество. За Корфа. И за то, что не дали рухнуть моей вере в вас.

Отредактировано Сергей Воронов (08-08-2015 00:05:54)

Воронов с трудом оторвал взгляд от размашистой подписи под несколькими строчками. Со своего места он не мог их прочесть - хвала небесам хотя бы за это. Приказ о разжаловании... отчислении... ссылке..
Строчки перечеркивавшие на корню всю жизнь. Все что наполняло ее смыслом и гордостью. Перечеркивавшие небо Кавказа, перечеркивавшие огонь, лед и кровь через которые он шел пять лет. Перечеркивавшие чадящий факел в горской палатке, пластовальный нож, болты, крест, нагайки и каленые крючья... перечеркивавшие вкус собственной крови во рту и ад боли через который казалось не в силах человеческих пройти....
Строчки перечеркивавшие все...
За правду...
Сергей не хотел их видеть.
Он поднял взгляд на Императора и если по его белому как смерть лицу мало что можно было бы прочесть - то его глаза сейчас горели словно темные звезды.
- Ничем, Ваше Величество - сухо произнес он - Я обещал принять любую кару за то, что осмелился высказать вам правду. Но не обещал с ней жить. Служба вам была целью и смыслом жизни. Превыше всего, превыше любви, превыше семьи, превыше собственной жизни. Принося присягу я клялся жить и умереть за своего Государя. А поскольку я более не офицер вашей армии, то и жить мне больше незачем.
Двумя резкими движениями он сорвал с себя эполеты и опустил их на стол перед Императором. А потом отступил на шаг.
У него не оставалось ни желаний, ни сожалений.
Мелькнуло перед глазами лицо Анны, ужалило душу горечью.
Прости меня.... или прокляни... Но я не могу иначе.
Повисшую в кабинете тишину разрезал звон клинка, с силой выхваченного из ножен.
- За Государя и Отечество! - побелевшие губы при этих, сказанных так привычно словах - перекосило в усмешке - злой, ироничной, яростной усмешке, которую там, в горской палатке он обращал к своим палачам последним вызовом на который только был способен.
Усмешка еще плескалась горькой иронией в глубине его глаз, когда Воронов опустился на одно колено, опирая рукоять сабли об пол и направив острие клинка себе в сердце.

Отредактировано Сергей Воронов (08-08-2015 02:32:48)